ВРЕМЕНА И НРАВЫ

Игорь
НАРСКИЙ

"Карточные
фокусы":
ШАРИКОВ и другие

НАЧАЛО
СОВЕТСКОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ.

У ИСТОКОВ
ТЕНЕВЫХ СТРАТЕГИЙ
ВЫЖИВАНИЯ

Мы продолжаем публикацию исторических штудий профессора Игоря Нарского. Первые два материала из этой серии ("г" ╧ 3 и ╧ 4) имели широкий резонанс, обсуждались и изучались. Что немудрено-в очерках повседневного существования наших предков (их пьянстве и состоянии клозетов) раскрываются причины нынешней неустроенности и неуютности современной жизни. Точно мы смотрим в зеркало-с той стороны зеркального стекла. Для того чтобы понять, что нравы не сильно изменились, достаточно посмотреть вокруг...

Стараниями большевистской пропаганды и советской историографии начало истории Советской России, особенно военный коммунизм, ассоциируется с вынужденной бедностью, компенсируемой железным порядком и безупречной дисциплиной.

Представители старшего поколения, воспитанные советской школой в эпоху полнокровного СССР, корят современную "демократическую" коррупцию, финансовое и моральное разгильдяйство ссылками на советское время, и прежде всего-на его начальный период, якобы отмеченный чистотой нравов и романтической цельностью.

Вынужден их разочаровать.

Нравственное целомудрие первого поколения лояльных граждан "социалисти ческого" государства, в том числе его служителей, не выдерживает испытания фактами.

Для думающих современников начала советской власти, вынужденных ежедневно бороться за выживание, было очевидным:

"одно счастье в Советской России, что среди множества декретов и самых нелепых приказов никогда правая рука не знает, что делает левая, потому эти дикие приказы удается иногда миновать...".

Предлагаемая зарисовка является небольшим фрагментом из жизни уральского населения в 1917-1922 гг., подтверждающим цитируемое высказывание, штрихом к пониманию условий человеческого существования в ранней Советской России, закрепившего, по моему убеждению, фундаментальные и до сих пор актуальные образцы поведения россиян.

* * *

Попытки реализации централизованной распределительной политики, проводимой с целью соблюдения по-разному понимаемой справедливости и с различной степенью интенсивности всеми режимами, начиная с предреволюционного времени и на протяжении всего рассматриваемого периода, демонстрируют слабость человеческой природы и несовершенство планирующей функции человеческого разума.

Все без исключения практиковавшиеся системы распределения открывали широчайшие возможности для злоупотреблений со стороны как распределительных организаций, так и пользующегося их услугами населения.

Карточное распределение оказалось на практике не более стабильным и надежным, чем архитектурные сооружения из игральных карт.

Система частичного нормирования потребления товаров массового спроса давала сбои с самого начала введения, еще до Февральской революции.

Факты таинственного исчезновения продуктов из распределительных организаций то и дело всплывали в прессе. В январе 1917 г., например, обнаружилось, что Яранская уездная земская касса мелкого кредита вместо продажи городскому и сельскому населению, согласно решению губернского продовольственного совещания, соответственно по 1,5 и 1 фунту сахара на человека, ограничилась уравнительным распределением по ³/₄ фунта.

При этом никакого остатка в кассе не оказалось.

* * *

По мере углубления страны в революцию и, вместе с этим, размывания потребительского рынка, возможности манипуляций с продовольственными карточками нарастали.

Одна из вятских газет жаловалась, что в сентябре 1918 г. губернская продовольственная управа ввела для себя "классовый паек", выдав своим служащим по 4,5 фунта коровьего масла.

Если в "белой" зоне Урала массовых нарушений распределения продуктов по твердым ценам удалось избежать благодаря функционированию рыночных отношений, то военный коммунизм оказался питательной средой для всевозможных нарушений.

Особенно злоупотребляли близостью к распределительному механизму его представители в сельской и горнозаводской местности. В июле 1919 г. из села Ситьма Нолинского уезда сообщалось:

"У нас в селе Шабалин заведующий продовольственной лавкой распределяет продукты не по совести. Крестьянину и рабочему табаку и мыла вовсе не дает, а для членов исполкома откуда-то до сих пор находится и то и другое".

В том же номере вятской газеты описывалась процедура распределения в селе Святица Глазовского уезда:

"На днях в Святицкое общество потребителей привезено было разного галантерей ного товару, деревенские бабы и девушки с утра, еще до открытия лавки, уже толпились в ожидании очереди и думали что-либо да купить, но к великому сожалению купить им всем не пришлось, т. к. часть товара уже распродана, а часть еще нужно было оставить заведующему продотдела т. Перменову по выписке (т. к. в очереди стоять члену исполкома неудобно). Кроме того, еще несколько человек тут же за прилавком отбирают себе необходимое и заявляют, что это нужно оставить им для себя и продавать бабам не следует.

Позже я узнал, что эти люди были тоже служащие исполкома-делопроизводители: 1) военком т. Целоусов, 2) продотдела Наговицын, 3) отд[ела] социального обеспечения Лемонов.

Так все полученное распределили".

Через несколько месяцев после закрепления советской власти на Среднем Урале, в ноябре 1919 г., уполномоченный Екатеринбургской губчека доводил до сведения начальства:

"Продовольственное положение в Надеждинском заводе и его окрестностях очень плохое. Выдают по 2 фунта муки в 3 и 4 дня, а кто у власти, то замечается, живут по прошлогоднему, им доступно получать паек побольше, да еще уворовать...".

Уполномоченный приводил в своей политсводке мнение секретаря особого отдела ВЧК при 3-й армии.

Последний писал в Екатеринбургский губисполком о фактах злоупотребления в отделах социального обеспечения, в частности, об обмене их работниками пожертвованной населением для армии добротной одежды на свою плохую, прокомменти ровав эти случаи таким образом:

"...кто к заведующему поближе, тому можно выдать что-нибудь получше и побольше, несмотря на то, что у такового есть что одевать. <...> ...много есть со стороны работников прошлогодних замашек: взять да прикарманить".

Одновременно с этими донесениями в конце 1919 г. проводились обследования ряда уездных продовольственных комитетов Пермской губернии.

Проверявшая Кунгурский упродком комиссия констатировала:

"...обнаружен незаконный отпуск разным лицам продуктов детского питания, в особенности сеянки, мяса, сливочного масла, сыру, сахарного песку и др.".

Оказалось, что перечисленные продукты в августе-сентябре 1919 г. регулярно выписывали бывшему упродкомиссару, членам коллегии и служащим упродкома.

Акт ревизии Осинского упродкома показал порочность многоступенчатой схемы распределения, делавшей работу продовольственных органов герметично закрытой от глаз непосредственных потребителей.

Губпродком распределял наряды на получение продуктов и предметов первой необходимости.

По этим документам упродкомы получали их и распределяли затем через третью инстанцию-потребсоюз.

В результате наиболее дефицитные вещи распределялись исключительно среди работников этой пирамиды. Так, в декабре 1919 г. резиновые калоши, беличьи и куньи меха из Осинского наряда были распределены между персоналом губпродкома, упродкома и несколькими представителями власти:

"Обыкновенно население совсем не знает о том, что будут распределять тот или иной товар, а потому идут и получают те, кто узнает случайно".

В декабре 1919 г. в Оренбургский губком РКП(б) с докладной запиской обратился заведующий отдела общего распределения губпродкома К. Я. Фарафонов, сообщая о ненормальностях в распределении продуктов в губернском центре, связанных с параллельными выдачами продуктов горпродко мом и центропродкомом.

Последний обслуживал железнодорожников без учета того, что они получали нормированные порции и в горпродкоме:

"...все эти выдачи на продовольственных карточках не отмечаются, что дает жел[езно ]дор[ожни ]кам возможность получать другую порцию при выдаче из кооператива по продовольственным карточкам".

* * *

В 1920-начале 1921 г., во время кульминации военно-коммунистического распределения, техника "карточных фокусов" достигла совершенства.

Публикуемые материалы и секретные документы пестрели сообщениями о многократном получении продуктов из-за слабого учета со стороны распредели тельных органов, распределении без обследования нуждающихся, сокрытии предметов массового спроса из корыстных соображений.

В мае 1920 г. в Вятке потребобщество не выполняло пункт 5 правил пользования талонными книжками: предметы распределения отпускались без предъявления основной продовольственной карточки.

Многие, запасаясь несколькими талонными книжками, получали выдаваемые товары, не имея карточки. Зато у агента карточного бюро распределительно го отдела при Челябинском губпродкоме В. Колесникова при обыске в конце 1920 г. было найдено 25 продовольственных карточек. Попался он на том, что обменял 4 карточки на 3 фунта свиного сала.

На 1 декабря 1920 г. в Екатеринбурге числилось 30842 едока, а пайков было распределено 32843. По Екатеринбургскому узловому участковому отделению потребительского общества значилось 12270 человек, среди которых оказалось 12530 (!) курильщиков.

Местная пресса по этому поводу писала:

"Этими незаконными выдачами удовлетворялись преимущественно лица высшей железнодорожной администрации, сотрудники узлового общества и его участкового отделения, сотрудники районной транспортной чрезвычайной комиссии и т.д. В широких размерах практиковалось и самоснабжение".

В одной из волостей Сарапульского уезда местные ответственные работники в августе 1920 г. не только распределяли дополнительные пайки между собой, но и обеспечивали ими крестьянствующих членов своих семей.

Некоторые из них получили по 100 аршин мануфактуры и большое количество продуктов, включая 3 фунта соли на человека, в то время как крестьяне получили из остатков всего по ¹/₂ фунта соли.

Особой изобретательностью в получении продовольствия сверх положенного отличались командированные работники, пользуясь разнобоем в нормах и учете выдачи продуктов в различных населенных пунктах.

Так, осенью 1920 г. в Екатеринбурге командировочнику полагался 1 фунт хлеба в день, в Нижнем Тагиле-1,5 фунта, в Верхней Туре-2, в Кушве-¹/ ₄.

Отметки о выдаче хлеба в одних местах проставлялись на мандатах, в других-вносились в особые книги. Зачисление на довольствие проводилось с момента появления, а выдача осуществлялась за число дней, которое пожелает указать командированный.

Одна из уральских газет, обратив внимание на эти несообразности, описывала избираемую командированным тактику:

"Командированные в Н. Тагил ухитряются последовательно зайти в советскую столовую пообедать и получить там полтора фунта хлеба, а затем уже "по пути" заглянуть в общество потребителей и там получить пять фунтов хлеба на три дня, и в тот же вечер отбыть из Н. Тагила куда-нибудь по соседству, где повторяется та же история".

* * *

В 1921 г., несмотря на начало НЭПа, пайковое снабжение сохранялось, а следовательно, оставались в силе прежние методы приспособления.

В августе 1921 г. автор фельетона "Пайкисты" в одной из челябинских газет попытался выделить основные типы пользующихся централизованной системой распределения.

Он определил такие типажи, как "пайкист-философ" , говорящий о пайке вскользь, невзначай и только заведующему хозяйственным отделом; к этому типу примыкал "рассеянный" пайкист, не заметивший, что получил несколько пайков; в классификации имелся и "пайкист-коллекционер" , собирающий красноармейский, ударный, академический, совнаркомовский и другие виды пайков; и "пайкист-спортсмен" , гоняющийся за количеством пайков.

Замыкал галерею приспособленцев к разорительной распределительной системе "глупый пайкист" -обыватель, правдиво объясняющий, что хочет перейти в определенную организацию за более щедрый паек.

Когда ему там отказывают, он искренне удивляется.

Мало что изменилось и в следующем году.

Известны случаи, когда в условиях страшного голода 1921-1922 гг. работники распределительной системы не стеснялись в первую очередь снабжать продовольствием себя, а не умирающее от истощения население.

Нарушение правил расзпределения могло вдохзновляться, правда, не только корыстью.

Так, в сентябре 1922 г. в Челябинске слушалось дело начальника Куртамышской горуездной милиции П. Г. Яковлева, который весной- летом 1922 г.-в самое голодное время-зачислил на командный паек двух несовершеннолетних нетрудоспособных племянниц, позволил выдавать такие же пайки членам семей сотрудников, проживавшим отдельно, на родине, разрешил мену фуражного овса на сено, продажу овса на базаре.

Яковлев раздал, кроме того, казенный овес милиционерам в качестве пособия.

Согласно материалам дела, "выдачу пайков и ссуд... Яковлев объяснил тем, что он входил в тяжелое материальное положение служащих и сам находился не в лучшем положении" . Учитывая отсутствие корыстных или низменных интересов ("в своих действиях он руководствовался скорее гуманными побуждениями") , было решено ограничиться дисциплинарным взысканием-смещением с должности и передачей дела на дознание челябинскому губернскому прокурору с ходатайством о его прекращении.

* * *

Сказанное о распределительной практике революционной поры делает очевидным, как велик был соблазн воспользоваться ее недостатками.

В первую очередь, это искушение стояло перед теми, кто находился в непосредственной близости от казенных, ставших во время революции бесхозными, складов продовольствия и предметов массового спроса.

Самовольное распоряжение тем, что плохо лежит, компенсировало скудость оплаты труда разного рода служащих и становилось для многих основным, хотя и относительно рискованным, источником существования.

Ревизии казенных складов имущества то и дело вскрывали нарушения в его распределении. Ведомость о результатах проверки склада реквизированного имущества лиц, бежавших с "белыми" из Глазова, Вятской губернской рабоче-крестьянской инспекцией от 2 августа 1919 г. содержит такую запись:

"1) Конфискация имущества проводится спешно и в большинстве случаев забиралось без всякой описи и актов.

2) Отпуск вещей частью проводится по частным запискам.

3) Конфискованные вещи производились по низкой расценке, как, например, предметы роскоши, каракулевая шуба, на шелку, отделанная мехом, новая, оценена в 500 р., дамская ротонда, на лисьем меху, крытая плюшем, почти не ношеная-1000 р. и т.д.

4) Обнаружена шкатулка с разными серебряными вещами, которая хранится под замком у заведующего складом, которая не зарегистрирована и описи не составлено.

5) Запись прихода заносится в квитанционную тетрадь, которая не прошнурована и не пронумерована, других книг не имеется".

Описанная ситуация не была досадным исключением из правила. В сентябре 1919 г., вскоре после отхода колчаковских войск и установления советской власти в Челябинске, аналогичная картина была выявлена во время ревизии Челябинской учетно-реквизиционной комиссии.

При проверке описей конфискованного у "буржуазии" имущества и документов по его распределению и выдаче организациям и лицам обнаружилось, что "все эти документы в целом определенно и ясно говорят о полном хаосе во всей деятельности учетно-реквизиционной комиссии" .

Не оказалось актов, по которым можно было бы установить, кому принадлежали конфискованные вещи. В этой связи аннулировать незаконную конфискацию и вернуть отнятое, которое тут же распределялось и выдавалось, не было возможным.

Описи составлялись карандашом на случайно попавшихся под руку листках бумаги и были зачастую скреплены, вопреки правилам, всего одной подписью.

На описях имелись разнородные пометки, неоговоренные исправления, помарки и перечеркивания.

При попытках сверить описи с актами принятого на склады выяснилось, что "описи и акты ничего общего между собой не имеют, что значится в описи, того нет в акте, и наоборот" .

К тому же, описания имущества в описях и актах были крайне неточны, их составители пользовались такими определениями, как "ящик запертый", "ящик с вещами", "корзина, закупоренная в рогожу", вследствие чего невозможно было установить, каково было содержимое этих предметов в момент реквизиции.

В акте проверки был подведен неутешительный итог:

"...ревизионная комиссия обнаружила в складе учетной комиссии совершенный хаос: вещи валяются как попало, не разобраны-так, в одном ящике можно найти все, а в другом пусто, и так далее, причем заведующий складом совершенно не знает, что у него находится в одном ящике, что в других. Служащие склада праздно ходят из угла в угол и произвольно роются в вещах".

* * *

Подобные "грешки" имели место и в ЧК.

Знакомство с повседневностью тех лет мало что оставляет от отшлифованного советской пропагандой образа "чистых рук". В Челябинский губернский комитет РКП(б) 20 марта 1920 г. поступил доклад о результатах обследования хозяйственной части Челябинской губернской чрезвычайной комиссии. В нем анализировались отчетность, учет и распределение имущества, описывались склады и их состояние.

В докладе отмечалось, что хозяйственной отчетности просто нет, "имеется масса имущества, на которое отсутствуют приходные документы" .

К какому периоду оно относится и сколько его, документально выяснить не представлялось возможным. Особо подчеркивалось, что "агентура недостаточно точно фиксирует в протоколах обыска отбираемые вещи".

В делах не имелось подлинных протоколов обыска, учет конфискованного имущества не проводился. 

Имевшееся на складах губчека имущество расходовалось по трем статьям: выдавалось сотрудникам чрезвычайной комиссии за наличный расчет по формальной и явно заниженной оценке, передавалось им во временное пользование, а также направлялось в другие советские учреждения, причем первое время существования выдачи осуществлялись исключительно своим работникам.

"Самоснабжение" -термин, рожденный в первые годы советской власти и служивший эвфемизмом понятию "расхищение" -продуктами питания и вещами осуществлялось в губчека в неограниченном количестве.

Завхоз грозной организации предоставил к ревизии помещение семи складов, однако 2-3 марта 1920 г. были случайно обнаружены еще пять кладовых губчека, о которых он, как оказалось, не имел ни малейшего представления.

Эти брошенные склады с вещами и продуктами были отчасти опечатаны-причем настолько небрежно, что по печатям невозможно было определить их хозяев; отчасти стояли неопечатанными.

Содержимое складов представляло собой печальную картину:

"Во всех складах имущество было свалено в кучу, вместе с шелковыми и меховыми вещами лежали сырые кожи, сахар, чай, ломаные и разобранные велосипеды, электрические принадлежности и прочие... Меховые и другие вещи были частично изъедены крысами и молью. Говорить о распределении товаров и их сортировке не приходится, так как это считалось излишней роскошью".

С учетом инвентаря дело обстояло не лучше, чем с учетом вещей, поступающих в результате обысков.

По итогам проверки было предложено провести детальную ревизию хозяйственной части губернской ЧК и с этой целью создать постоянно действующую комиссию, а также предать суду ответственных работников губчека "за допущенное ими преступно-небрежное отношение к хранению и учету имущества, составляющего собственность республики".

* * *

Использование служебного положения приняло невероятные размеры и особенно отталкивающие формы в начале НЭПа. Беззащитность государственного имущества и сохранявшаяся слабость властных структур на фоне легализации товарно-денежного обращения и голодного бедствия создавали наиболее благоприятную атмосферу для криминальной активности в среде служащих. Эскалация экономических преступлений стала постоянным предметом сетований официальной печати:

"Масса народа погибает от голода, от холеры и цинги, но, кажется, еще больше погибает от беспорядка и хаоса.

В голодных губерниях порядку нет,- это хуже всего. Организации нет,-это усугубляет бедствие. Именно это отсутствие порядка и организации придает бедствию катастрофический характер. <...>

Хлеб расхищается. Те жалкие крохи, которые полуголодные из Москвы и Питера, из Твери, из Пскова и со всех концов полуголодной России посылаются голодным Приволжья, расхищаются. Куда деваются эти жалкие крохи? Кто знает,-может быть, они попадают на московские и петроградские рынки и продаются по мародерской цене.

Все у нас в России расхищается. Гигантское, колоссальное всероссийское идет расхищение. И вот дошли мы до того, что расхищают даже те жалкие крохи, которые полуголодные посылают голодным".

В сентябре 1921 г., в начале голодной катастрофы, челябинские чекисты сообщали о злоупотреблениях на складах хлебопродук тов:

"В связи с тяжелым продовольственным положением участились случаи хищения продуктов из складов совучреждений.

В гор[оде] Троицке на мельнице ╧ 36 бывш[его ] мукомольного товарищества к 1000 пудов зерна прибавляли по 50 фунтов воды, вследствие чего у них получился остаток муки, который делили между собой. Таким путем ими было испорчено до 5000 пудов зерна.

Там же уполномоченный опродкомгуба совместно с несколькими соучастниками производили систематическое хищение красноармейских продуктов. Также происходит хищение в детских приютах ╧ 5 и ╧ 6. Заведующая приютом ╧ 6 из похищенной ею муки варила бражку".

Отчет Оренбургской губернской РКИ за 1921 г. содержал факты "свободного обращения некоторых членов реквизиционной комиссии с реквизируемым имуществом, часть которого была обращена ими в свою пользу".

Работники губернского коммунального отдела были уличены во взяточничестве и "произволе с выдачей мандатов на квартиры" .

Множество нареканий содержалось в адрес губисполкома ГСНХ, губпродкома, губсобеса, губотдела народного образования, губотдела труда.

Случайная проверка ссыпных пунктов Шадринского уезда в феврале 1922 г. обнаружила недостачу 10,8 тыс. пудов фуражного зерна, что стало основой для возбуждения уголовного дела:

"Следствием установлено, что благодаря халатному отношению к своим обязанностям администрации указанных выше складов хранящиеся в таковых продукты первой необходимости расхищались, кому было не лень, не говоря уж о самой администра ции, считающей склады и находящееся в них чуть ли не своим собственным, производя обмены зерна-фуража из складов на предметы роскоши и драгоценности, покупая спиртные суррогаты, давая взятки следственно-розыскным органам и т. д."

То же самое творилось в Красноуфимском, Ирбитском, Каменском и других уездах Екатеринбургской губернии. Только за январь-февраль 1922 г. с казенных складов в районе Екатеринбурга и Верх-Исетского завода было расхищено товаров на 2 миллиарда рублей.

В составленной чекистами Башкирии информационной сводке за апрель 1922 г., когда голод в республике достиг апогея, докладывалось, что "самоснабже ние запрещено, но практикуется в широком масштабе и выливается в форму официального расхищения".

Особого размаха достигли хищения железнодорожных грузов.

Как сообщалось в обзоре-бюллетене Челябинской губчека за вторую половину февраля 1922 г.:

"...груз расхищался из вагонов в пути следования и на месте стоянок, посредством срыва пломб и просверливания вагонных стенок и полов".

За полмесяца было обнаружено 124 подобных случая, было похищено 150 пудов разных грузов.

Хищения на железной дороге имели, по оценке чекистов, организованный и массовый характер. Преступные группы руководились и направлялись самими железнодо рожниками, включая сторожей, жителей прилегающих к железнодорожному полотну районов, пассажиров.

Преступная деятельность облегчалась длительным простоем поездов в тупиках, отсутствием освещения полотна, слабостью охраны.

Служебные преступления в период голода 1921-1922 гг. дошли до последней степени цинизма: их объектами стали самые беззащитные-голодающие крестьяне, дети, беженцы.

Поздней осенью 1921 г., обследовав беженские бараки под Оренбургом, краевая ЧК обнаружила следующее:

"Брались взятки с беженцев за внеочередные отправления на "родину" не только деньгами, но и всякого рода продовольствием, вследствие чего все состоятельные беженцы и интеллигенция выехали за счет неимущих бедняков, которые в данный момент, находясь в холодных и сырых бараках, обречены на вымирание".

Впрочем, сами служащие не рассматривали свои деяния как преступные, поскольку в службе видели прежде всего источник пропитания.

Сводки органов политического наблюдения постоянно с раздражением писали о том, что служащие принадлежат "в большинстве к разряду шкурников", "службой не интересуются, а служат лишь из-за приобретения средств к существованию".

Они охотно переходят в те учреждения, "на которые смотрят как на хорошую базу в смысле питания и получения обмундирования" , отличаются "расхлябанностью", "вялостью и разгильдяйством" , опаздывают на службу и уходят раньше положенного времени, к советской власти и РКП(б) относятся равнодушно или "брезгливо" .

Информационная сводка Челябинской губчека за вторую половину ноября 1921 г. описывала настроения советских служащих с нескрываемой антипатией:

"...как и всегда, эта публика занимается нытьем, скулят в десять раз больше, чем какой бы то ни было рабочий или крестьянин, несмотря на то, что из них 75% живут в городах в лучших условиях, чем хлеборобы. Занятия заключаются больше в разговорах, кто как получил, кому писал заявление, кто что сбыл на толчке, кто продал последние брюки, между тем продавая их уже в двадцатый раз, и все последние".

При всем недовольстве населения конкретными фактами превышения полномочий и злоупотребления властью, оно, судя по всему, в целом воспринимало это явление как естественное и неизбежное.

Так, неизвестный автор частного письма из Вятки писал в декабре 1920 г. без тени осуждения: "У нас Иван Михайлович служит в продовольственной лавке на филейке, так что попало под руку-соли, муки, песку сахарного, и что набарабал и ситцу".

* * *

Следует отметить: несмотря на слабость и неорганизованность государственного аппарата, корыстное использование государственных материальных ресурсов было сопряжено с риском.

Так, в марте 1918 г. Златоустовская продовольственная управа была в полном составе отстранена от деятельности за служебные преступления.

В августе 1920 г. в Кургане за расхищение спирта была арестована администрация винокуренного завода.

В октябре того же года к 4 годам тюрьмы был приговорен военком села Каслинское Челябинского уезда, уличенный в краже конфискованной у спекулянтов мануфактуры, а в конце декабря 1920-начале января 1921 г. в Оренбурге слушалось "дело 73-х" о хищениях на железной станции, где, по неполным данным, исчезли 175 тыс. аршин мануфактуры, 720 пудов порожних мешков, 449 пудов сахара, 1,5 млн коробков спичек-всего на 1,5 млрд рублей по рыночным ценам.

Среди обвиняемых были и два работника транспортной ЧК.

Двумя месяцами позже выездная сессия военного отделения Челябинского губернского объединенного революционного трибунала рассматривала в Верхнеуральске "дело 24-х" о расхищении продуктов на государственных складах.

18 человек были приговорены к расстрелу (для восьмерых высшая мера была заменена на тюремное заключение), остальные- к лишению свободы.

В мае 1921 г. в Уфимском революционном трибунале слушалось "дело 33-х", обвиненных в расхищении и спекуляции керосином. Большинство из них являлись ответственными работниками-хозяйственниками.

Треть из них были приговорена к 5 годам лишения свободы, трое-оправданы, остальные получили от 2 до 5 лет принудительных работ без лишения свободы.

В августе того же года в Перми было обнаружено крупное хищение со складов губпродкома.

Было расхищено почти все: мануфактура, мука, 1000 пудов соли, керосин, мыло, 100 тыс. пустых мешков и т. д. Преступную группу, в которую входили почти все заведующие складами, возглавлял агент губпродкома по выявлению рыночных цен Асадилин, прозванный в преступном мире "королем спекуляции" .

В январе 1922 г. в Екатеринбурге были уволены заведующие и некоторые продавцы потребкоммуны, обвешивавшие покупателей и торговавшие по завышенным ценам, а в Вятке приговорен к расстрелу за расхищение продналога агент одной из заготовительных контор.

В июле 1922 г. в Вернеуфалейском заводе проходил суд над тремя служащими комитета АРА, двое из которых были привлечены к ответственности за хищение детских продуктов из столовых и со складов этой благотворительной организации.

17 декабря 1922 г. в революционном трибунале слушалось дело четырех бывших служащих отдела снабжения Челябинского губземуправления.

Заведующий отделом, завхоз, бухгалтер и счетовод обвинялись во взяточничестве, использовании для своих нужд семян, инвентаря, скота, незаконных выдачах хлеба знакомым. Двое из них были осуждены на сроки от 1 года до 3 лет 4 месяцев, двое-амнистированы.

Перечень этот можно продолжать до бесконечности.

* * *

И тем не менее размах расхищения государственных средств его же представителями-служащими разных организаций и всех калибров-был таков, что остановить его с помощью репрессивных средств было невозможно.

В середине 1922 г., когда вместе со снятием остроты голода улучшилось положение различных слоев населения, в том числе и служащих, материальные причины массового растаскивания государственного имущества, казалось бы, уходили в прошлое.

Работники мельотдела Челябинского губпродкома получали в июле 1922 г. от 7 до 30 с лишним пудов муки в месяц; внешторга-от 9 до 16,7 тыс. рублей и дефицитные товары на 20% ниже рыночных цен; хлебпродукта-от 8,8 до 14 тыс. рублей; губкоммунотдела-от 4,5 до 15 тыс. рублей; губторга-от 4 до 16 тыс. рублей; губсовнархоза -от 4 до 21 тыс. рублей и продукты по ценам с 10-процентной скидкой; губпрофсовета-от 3 до 26 тыс. рублей с щедрым пайком.

Появились и так называемые персональные ставки в 20-40 тыс. рублей в месяц. Значительно хуже, по традиции, обеспечивались работники губотдела ГПУ (от 1,3 до 8,5 тыс. рублей) и губмилиции (от 1,2 до 3 тыс. рублей).

Как отмечали сводки ОГПУ, "одни слишком довольны своим положением, другие плачутся и стремятся перейти в то учреждение, где труд оплачивается выше".

Рождавшая социальную зависть непривычная пестрота материального положения в сочетании с въевшимся в кровь неуважением к чужой собственности провоцировали устойчивую тенденцию к беззастенчивому использованию государственного кармана в корыстных интересах.

Сводка о положении на Челябинских угольных копях за октябрь 1922 г. рисовала картину бедствия шахтеров и злоупотреблений начальства:

"Со слов шахтеров, в шурфе ╧ 18 в ужасных условиях производится добыча угля, подземная желдорога находится в самом плохом состоянии. Трап[а] не имеется, из-за чего тормозится работа, забурится вагон с углем в 20 пуд[ов], хоть бросай, так как без трапа трудно поставить на путь. Говорили об этом зав[едующему ] шурфа ╧ 18 Гольцу, но он говорит, что нет леса, но рабочие видят, что Гольц пьянствует, так как лес есть, из него строят ограды около квартир Околокулака и Терентьева (руководителей администрации копей.-И. Н.). Этих бы оград не только хватило на трапы в шурф ╧ 18, а даже для ремонта квартир рабочих".

Организационная и моральная доступность государственных материальных ресурсов позволяла одним-выжить, другим-процветать в условиях гуманитарной катастрофы.

* * *

Порочность системы распределения продуктов и предметов массового спроса делает ненадежной статистику катастрофического снижения производства промышленной и сельскохозяйственной продукции для определения уровня жизни "маленького человека" -его положение было, видимо, существенно иным, чем позволяют предположить статистические выкладки.

С одной стороны, ранняя советская распределительная система, как бездонная бочка, поглощала или бессмысленно губила значительную часть и без того скудных запасов самого необходимого.

С другой, она размывала границу между законным и преступным, создавая невероятно широкие возможности для всяческих и массовых злоупотреблений, фактически провоцируя на преступление заманчивой легкостью и безнаказанностью их совершения.

Психология безудержного дележа бесхозного имущества, вылившаяся в 1917-начале 1918 гг. в кошмар городских погромов и земельного раздела, позволила большевикам без труда прийти к власти. Но она же обернулась для них сразу же неразрешимой проблемой: пагубная система распределения по "классовым" принципам оказалась одной из конечных причин неэффективности советского порядка и краха "социалистической системы".

Такие явления, как злоупотребление служебным положением, хищения, коррупция стали неодолимыми спутниками и злыми духами советской и "постсоветской" истории.

[Наверх]     [Обсудить в форуме]     [Главная страница]